Путь, исполненный отваги - Страница 22

— Неплохо! — одобрил он с видом знатока. — Папочка, у тебя хороший вкус.

— Пшел отсюда! — зарычал профессор и швырнул в наглое чадо шлепанцем. Тот увернулся и, хохоча во все горло, поскакал на кухню.

— Такое чувство, будто меня облапали! — пожаловалась Маша. — Пожалуй, нужно одеться.

Следующим вечером Маша и Ростислав шли домой вместе. Отрывной календарь чуял скорую смерть: тридцатое декабря — два дня до Нового года. Под сапогами скрипел снег, ярко светили фонари. На небе была уйма звезд — завтра обещали мороз до тридцати градусов. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год стучался в двери, поскрипывая и потрескивая замерзшими деревьями и заиндевелыми опорами освещения.

— Помню, в декабре двадцать первого была точь-в-точь такая погода, — внезапно сказал Ростик, — только фонари светили керосиновые, и на лицах людей не было улыбок, конечно. Электричество включалось на пару часов, отопление разморозилось. Люди замерзали сотнями...

— Что это тебя, Ростик, на воспоминания потянуло? — спросила Маша. Она уже была в курсе относительно профессорских мозгов мальчугана, но все равно от легкого офигения не избавилась.

— Очень похоже, — ответил малыш, — но Москва, а не Минск. И время другое. Мне — двадцать девять лет. Я полон надежд и разочарований. Свирепствует красный террор, Ленин готовится отойти в лучший мир. Хотя по сравнению с тем, во что он превратил мир нынешний, лучшим покажется любой.

— Трудное время было?

— Страшное, Машенька. Полная анархия. Отсутствие власти позволяет многое... Одинокой женщине страшно пройти по улице днем, а уж ночью... Ночью и мужчины боялись выходить из дому без оружия. Если бандиты пощадят, то ограбят комиссары. Или загребут на гражданскую.

— Сейчас поспокойнее, — сказала девушка, — по крайней мере женщине.

— Все в мире относительно, — грустно улыбнулся Ростик, — людей превратили в серую массу. Человек в семь лет становится октябренком, в девять — пионером, в четырнадцать — комсомольцем. Невзирая на собственное мировоззрение. Как это еще в партию не загребают поголовно?

— Ну что ты говоришь? — возмутилась Маша. — Советский Союз — самое передовое и демократическое государство в мире!

— Ты хоть знаешь, что такое демократия? — полюбопытствовал паренек. — Вы привыкли оперировать словами и словосочетаниями, не вдаваясь в их смысл. Что ты, например, знаешь о крепостном праве в России?

— Ну, было такое право. Отменено в тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

— Чушь! — фыркнул ребенок. — Оно не отменено до сих пор. И я тебе это докажу. Паспорта крестьянам у нас начали выдавать только недавно. А до тех пор председатель колхоза имел все права задерживать молодежь в колхозе. Деньги за свой труд крестьяне начали получать тоже сравнительно недавно. А система прописки, сохранившаяся у нас неизвестно с каких времен! Мы, равно как и крепостные, не можем ничего поделать с этой системой! Если ты куда-нибудь уезжаешь на срок более трех месяцев, будь любезен, предупреди военкомат и паспортный стол! Приехал куда-нибудь — будь любезен получить временную прописку!

— Пришли, господин спорщик! — улыбнулась Маша. —Но согласись, что не все так плохо. У нас бесплатное образование и медицинское обслуживание, всеобщая грамотность. В то время как при царе люди были в деревне почти полностью неграмотны...

Ростик фыркнул с еще большим негодованием. Пока Маша отпирала входную дверь, он успел еще несколько раз фыркнуть.

— Кто тебе это сказал? Перед Первой мировой войной в центральных областях России было почти девяносто процентов грамотного населения. Медицина бесплатная тоже была. У нас в университете детям малоимущих платили стипендию, и они, кстати, не боялись, что после окончания сего заведения их направят в каракумские пески обучать чабанов основам навигации.

Ростик передохнул и продолжал:

— То, чему вас учат в школе, — есть утилизация истории. Перекрой ее на новый лад. Большевики пытаются замазать собственные грехи. Ты вот, например, не знаешь, что во второй половине тридцатых годов было репрессировано более десяти миллионов человек — как вся Белоруссия. Люди днем веселились, а по ночам колотились от страха, ожидая «черного ворона». Колотились все: начиная от дворников и заканчивая членами правительства. Даже о Великой Отечественной войне на пятьдесят процентов — враки. Эта война — следствие неудачной попытки коммунистов установить в Германии прокоммунистический режим. Спросишь, откуда я это знаю, если сам недавно вылупился из яйца? Зато я свободен от шор, которыми закрыты ваши души!

Мальчик выпил немного сока, что налила ему в кружку Маша, и устало продолжал:

— Поскольку ты будешь членом нашей семьи, а я еще не слишком вышел из грудного возраста, то могу говорить свободно. Иначе ты могла бы донести мои диссидентские настроения, и меня бы арестовали. Вот, Машенька, а ты говоришь о какой-то демократии. Вот и вся демократия. Всех, кто мыслит инако, — за решетку, либо за границу! Мы с тобой будем еще много разговаривать на эту тему — мне, честно говоря, не по себе, оттого что рядом слепой человек, но упаси тебя бог поделиться с кем-нибудь своими сомнениями! Кто надо стуканет кому надо. Папочкин телефон наверняка на прослушивании стоит, так что лучше по нему не откровенничать. Даже в той комнате, где стоит телефон, лучше не говорить ничего лишнего.

— Почему? — поперхнулась соком Маша. Она внимательно слушала мальчика и грустно кивала головой.

— В КГБ не дураки сидят. Они знают, что интеллигенция — наиболее опасная часть нашего общества. С этой прослойкой постоянные проблемы. Имеющий мозги склонен размышлять, а при зрелом размышлении слишком много тайного становится явным.