Путь, исполненный отваги - Страница 10

Обо всех эти терминах он услышал от отца, бормочущего их, словно иезуит-латинянин молитвы из катехизиса, принадлежащего лично Марку Аврелию.

— Что мы знаем о термоядерной реакции, Ростислав! — обращался Каманин к единственному слушателю. — Практически ни хрена! Термоядерная реакция — это процесс превращения водорода в гелий под действием чрезвычайно высоких температур. Понимаешь?

Ростик кивнул. Приняв реакцию ребенка на свой речитатив как должное, Алексей в волнении зашагал по комнате.

— Пример типичной термоядерной реакции — наше Солнце. Понимаешь?

Малыш снова кивнул.

— И вот, Родина требует, чтобы мы создали термоядерную бомбу. Мало нам одного солнца!

Ростислав насупился. Проклятая Родина! Ненасытная Родина! Она снова что-то требует! Не дает людям жить спокойно. И как все обезличено! Родина требует! Партия требует! Фронт требует! И никто конкретно! Взять бы этого бровастого красавчика, что так лихо целуется с себе подобными и гавкает с трибуны, и спросить: «Кто конкретно требует? Кому нужны эти сраные ракеты, стоимость одной из которых равняется зарплате за год всех рабочих Минского тракторного завода? Батька вон тоже член партии, но не видно, чтобы нужны ему были эти ракеты!»

«А армия в пять миллионов человек, чтобы защищать Родину? А двадцать миллиардов рублей на оборону? Отец говорит, что был в позапрошлом году в Швеции. Там жить хорошо. И армия — шестьдесят семь тысяч человек. Как в семьсот третьем году дали под задницу Карлу Двенадцатому, так с тех пор никаких войн. И ракеты им на хрен не нужны! В тридцать седьмом говенно было и теперь, насколько я могу кумекать, не лучше».

Ребенок внимательно слушал отца, время от времени неосознанно кивая головой либо крутя. Уловив, что сын ведет себя так неожиданно разумно, Алексей внезапно заткнулся.

— Слушай, Ростик, мне кажется, или ты и впрямь меня понимаешь? — дитя неосторожно кивнуло.

— И ты разбираешься в ядерной физике? — качание головой. Отец поскреб заросший недельной щетиной подбородок.

— Тогда в чем ты разбираешься? — Ростислав молча открыл беззубый рот и выжидательно посмотрел на отца.

— Понял, — хмыкнул тот, — а как насчет математики? — Бешеное кивание и качание в шезлонге.

— На каком уровне? Школьном? — качание.

— Институтском? — качание.

— Но неужели? — кивание.

Алексей подхватился с кресла и принялся шагами мерить комнату. Лоб его покрылся испариной, и он полез в карман за носовым платком. Ростислав молча следил за всем этим. Наконец, Каманин остановился перед шезлонгом.

— Ребенок! Ты кто, признавайся! На шпиона американского не похож вроде... — Лицо Ростислава перекосила гримаса. Он сделал попытку пожать маленькими плечами, но...

— Ты хочешь сказать, что обычный маленький засранец, только с мозгами доцента? — Гримаса стала чуть брезгливее.

— Что? Профессорскими? — со всей надменностью, которую только могло изобразить простодушное детское личико, малыш кивнул.

Алексей перетащил свое кресло к шезлонгу, сел в него и уставился на чудо-сына.

— Хорошо. Тогда объясни мне, как мозг профессора математики очутился в теле моего новорожденного сына? — Малыш опять попробовал пожать плечами.

— Ты что, таким родился? — грустный кивок.

Отец выдохнул с шумом воздух.

— Тогда тебе я не особенно завидую. Маме говорить будем? — Ребенок в ужасе закатил глаза.

— Понял, — повторил отец, — мама и так не в восторге от твоего прогрессирующего развития, а тут и вовсе с катушек съехать может. Что же нам делать, а?

Минуты полторы он тщательно морщил лоб, но поскольку прагматичная его натура всегда брала верх над желаниями, то он лишь фыркнул и спросил:

— А может, пойдем в парке погуляем?

Ростислав кивнул. В Парке Горького он гулять любил. Особенно ему нравилось, когда отец брал его на руки и гулял вдоль набережной. Одетая в бетон Свислочь чем-то напоминала Яузу, на берегах которой он провел свое предыдущее детство. Как давно было сие, господа!

Родился Афанасий Поликарпович Переплут ажио в далеком тысяча восемьсот девяносто третьем году — почти век тому назад. Родился в семье интеллигентов. Отец — врач, доктор медицины, ученик самого профессора Пирогова — хирурга с мировым именем. Мать часто выезжала в Петербург читать лекции по психологии в Пажеском корпусе. Имела несколько работ по гуманитарным дисциплинам, сделавшим ее имя известным в некоторых европейских странах.

Сам Афанасий Поликарпович окончил в пятнадцатом году ни много ни мало Парижский университет, так называемую Сорбонну, получив диплом магистра физико-математических наук. Его без вопросов приняли в аспирантуру при Московском университете, а через год — в тысяча девятьсот шестнадцатом он защитил уже кандидатский минимум.

В восемнадцатом, в декабре, с ним лично беседует товарищ Дзержинский.

— Революции нужны грамотные люди! — напирает он. — Мы предлагаем вам должность ректора Московского университета.

— Уважаемый Феликс Эдмундович! — хмыкнул Переплут. — Всяк сверчок знай свой шесток. Самое большое, на что я согласен, — это должность доцента на кафедре физмата.

— Откуда такая скромность? — удивился председатель ВЧК. — Боитесь трудностей?

— Это не скромность, — неожиданно признался будущий профессор, — я еще жить хочу.

— Да что вы, в самом деле! — рассмеялся Дзержинский. — Мы же не звери — ректоров расстреливать!

— Да? — искоса взглянул на него Переплут. — А почему должность ректора предлагаете мне вы, а не Луначарский — наркомпрос?

Дзержинский раздраженно почесал наметившуюся лысину. Если бы не приказ Ленина, то он бы давно побеседовал с этим парнем в другом месте. Там бы он с радостью согласился работать даже начальником над всеми паровозными кочегарами. Но нет. Согласно приказу он не имел права трогать преподавательские кадры моложе тридцати лет. Иначе рабоче-крестьянская республика так бы и осталась на все времена рабоче-крестьянской. Родители этого индивидуума давно бежали в Турцию, а этот патриот остался в Москве. Сейчас бы ему наганом в зубы!