Путь, исполненный отваги - Страница 32

Виталик зарядил пятнадцатисекундную вариацию из Вагнера, на что публика отреагировала весьма тепло.

— Игорь Сикорский — соло!

Гарик бодро повторил потуги Виталика двумя октавами выше, за что был обласкан аплодисментами.

— Андрей Стешинский — ударные!

Андрюха застучал свой любимый белогвардейский марш, под который к соседнему микрофону подошел Виталик и произнес в него:

— И Иннокентий Симонов — ритм-гитара и вокал!

Кеша развел руками, мол «прошу любить и жаловать», а затем врезал по струнам.

В пространстве без теней и света
Летели две кометы.
Одна была из чистого золота,
Другая — облаком пепла.
Летая меж звездных улиц,
Они однажды столкнулись,
Хоть обе уж были немолоды
И видели небо и пекло.

Программа, на удивление, шла хорошо. Не зря они тусуются вместе пятый год. Порван вместе не один километр струн, разбит вдребезги не один барабан и выжрано не менее железнодорожной цистерны пива — можно часок отыграть без накладок. Время летело незаметно, и вот уже Кеша заводит последний куплет финальной песни.

И опять во сне я вижу
Реки, полные дерьма.
Как себя я ненавижу,
И за мной спешит чума.
Как себя я ненавижу,
И опять схожу с ума.

Благодарная аудитория возмущенно заревела, когда парни попытались уйти со сцены, и им пришлось на «бис» исполнять кавер-версию «Accept» «Cold winter dreams». Только после этого соизволили отпустить. Кешка чувствовал себя ужасно: ноги ослабли от постоянного нервного напряжения; в голове все плыло. Он автоматически кивал на поздравления друзей и знакомых, почти не чувствовал одобрительных хлопков по спине и облегченно вздохнул, когда кто-то сунул ему в руку едва початую бутылку пива.

— Старик! — возбужденно закричал, оказавшись рядом с ним Виталик. — Вот это я понимаю, концерт! Андрюха едва не обкончался за ударными! Кстати, Оксана просила передать тебе записку... Извини, я забыл...

Выхватив у приятеля клочок бумаги, сложенный вчетверо, Симонов быстро развернул его и впился глазами в текст. «Прощай, мой толстый друг. Грузи апельсины бочками кому-нибудь другому. Успехов с „Торнадо“. Бывшая „твоя“, Ксюха».

Перед глазами поплыл розовый туман. Сколько уже можно! Нет! Нужно найти в себе силы раз и навсегда отказаться от женщин с их непредсказуемостью и поразительной способностью вонзать в спину нож в самое «подходящее» время! Иннокентий поднял глаза. Перед ним по-прежнему стоял Виталик.

— Спасибо, что перед выступлением не вручил мне это. Концерт был бы сорван.

Он допил пиво, а затем подошел к столу, налил себе фужер водки и выпил, совершенно не почувствовав вкуса. Машинально пожал протянутую руку и, сообразив, что с ним знакомятся, буркнул:

— Очень приятно! Извиняюсь, у меня сегодня не самое лучшее настроение...

— Это заметно невооруженным глазом! — раздался сверху рокочущий голос. Иннокентий поднял голову — над ним возвышался Ростислав Каманин. Личность известная как в университете, так и за его пределами.

Сын заместителя ректора, светлая голова и мастер спорта по самбо, несмотря на неполные девятнадцать лет. Рядом хлопала глазами его подружка Инга Самохина — «мисс БГУ-1992» — эксцентричная особа с замашками Мата Хари. Злые языки поговаривали, что она переспала с половиной физфака, но лично Кеша не знал никого, кто бы мог похвастать такого рода «знакомством» с «мисс БГУ».

— Предлагаю где-нибудь посидеть и отметить день рождения нового светила на небосклоне альтернативной музыки! — провозгласила Инга. — Вы не против?

Иннокентий неопределенно пожал плечами. Чем надираться одному в пустой квартире, можно сделать это чуть более цивилизованно.

— Поскольку завтра выходной, то можно затариться в магазине и рвануть к нам на дачу. — Ростислав глянул на часы. — Пива купим в «комке», а пару пузырей водяры мне обещали в «Столичном». Без талонов, ибо мы свои уже использовали.

— Водка же в любом ларьке продается! — хмыкнул Кеша. —Эка невидаль!

Каманин предостерегающе поднял палец.

— Молод я еще, чтобы самопальную водку жрать. Кто знает, из чего ее гонят, может, из гуталина. Мне мои внутренности еще дороги, чтобы их жечь всяким горлодером.

Кеша Симонов поднял руки.

— Сдаюсь. Только не совсем понял: мы что, только втроем будем? А ребята? Виталя!

Васильев, услышав свой позывной, тотчас подрулил к приятелю.

— Какие проблемы? — В руках он держал граненый стакан, налитый едва ли не до самого верха.

— Ноу проблем! Меня вот Ростислав приглашает прокатиться на его дачу... Вы не против?

— Да ради бога! Ваши морды меня так достали за последнюю неделю, что я тотчас иду домой, а завтра утром с отцом отправляемся денька на три порыбачить. А Игореха с Андреем на Нарочь вроде собирались, так что у тебя карт-бланш.

— Вот так! — развел руками Кеша. — Коли меня все бросили, то ничего не остается, как принять ваше предложение. Ладно, Виталя, семь футов тебе под килем и якорь в задницу! Угостишь в понедельник лососем. Когда идем, Ростислав?

Каманин взглянул на часы и забренчал в кармане ключами.

— А сейчас и отправимся. Инга, ты как?

— Я «за». Дашь порулить по бетонке?

Ростик вздохнул. Ну не воспринимал он за рулем женщин! Со времен, когда человеком был изобретен руль, который после стали именовать штурвалом, к нему фемин подпускали весьма неохотно. Профессор Переплут подозревал, что руль постепенно стал неким символом вождя, лаэрда.

Фактически за все существование Российской Империи к ее штурвалу женщины допускались лишь четырежды: Марта Скавронская (1725—1727), Анна Ивановна (1730—1740), Елизавета Петровна (1741—1762) и София Августа Фредерика (1762—1796). Первая и последняя назвались Екатеринами, соответственно «Первой» и «Второй», ибо были не самых славянских кровей. Из всех четырех достойно правили только две последние, а две первые — проводили время в балах и прочих кутежах. Анна Ивановна обожала быть свахой, и венцом ее карьеры стала свадьба в ледяном дворце, вознеся славу дочери дистрофика Ивана V до уровня Герострата.